О жизни, что любил до слез…
(На ладони времени)
Бывает, живёшь с человеком в одном городе, ходишь с ним по одним улицам, видишь одно и то же небо, одни и те же храмы, читаешь одни и те же книги, имеешь много общих знакомых, и никогда не пересечёшься, не встретишься с ним. Лишь годы спустя, когда его уже и на свете нет, вдруг обнаружишь, что рядом, на расстоянии протянутой руки жил большой поэт, философ, человек недюжинного ума и редкого природного таланта. Человек, который по отпущенному ему судьбой времени событийно совпал со всеми болевыми точками двадцатого века: Великой Отечественной войной, послевоенной разрухой, Гулагом и, как итог – с крахом великой страны… Испил чашу невероятных страданий, которых хватило бы не на одну человеческую судьбу. Боль и унижения, которые перенёс поэт, стали источником его творчества, вылились в стихи:
То в пламень чувств,
То в стылый веря разум,
Юродствуя,
Сметая алтари,
Стремясь со злом –
В себе! –
Покончить разом,
Мы столько бед
Успели натворить!
Михаил Николаевич Сопин – поэт с большой буквы. Однако его не оценили в своё время и не поняли. Думаю, это произошло потому, что по своему размаху, силе выстраданного слова, чувств и мыслей он не помещался в рамки тогдашнего представления о поэзии и поэтах. И верю, что признание придет к нему позже, когда произойдёт переоценка ценностей всего российского двадцатого века, его истории и культуры. Тогда найдётся место Сопину и его поэзии среди поэтов-современников.
С легкой руки и по рекомендации Вадима Кожинова, маститого советского литературоведа и критика, Михаил Николаевич переехал с семьёй из Перми, где его стихи почти не печатались, в Вологду. В нашем городе он был приветливо принят местной писательской организацией, здесь в 1985 году вышел первый сборник «Предвестный свет», а потом и многие другие произведения. Но настоящую известность поэзия Сопина приобрела, в так называемых, нулевых годах - когда стихи попали в мировую компьютерную сеть. Его узнал и принял мир. Самая значительная книга, написанная в соавторстве с Татьяной Сопиной, «Пока, живёшь душа, люби!..», была издана посмертно в 2006 году в Америке. А впервые в России дополненный и переработанный вариант этой книги вышел под названием «Спелый дождь» (Поэтическая биография) в Вологде к 80-летию со дня рождения Михаила Николаевича, в 2011 году. Она привлекла к творчеству поэта многих, и, надеюсь, с неё начнётся серьёзное изучение его наследия. Вполне осознавая значение Михаила Сопина для нашей культуры, выходу книги способствовала творческая интеллигенция, общественные организации города и области, правительство Вологодской области.
В книге мы находим стихи, которые показывают истинный уровень творчества Михаила Николаевича. В отличие от многих, он мыслил в масштабах страны, мира, вечности. Почти космически звучат стихи, когда, предвидя скорый уход, он пишет:
И будет дождь.
И ветер –
Лют, отчаян!
Увижу жизнь,
Как чей-то
Свет в окне.
И навсегда
С былым
Своим прощаясь,
Прощу я тех,
Что не прощали мне.
И будет ночь –
Безбрежная,
Как вечность.
И встану я
У краешка в ночи.
Через обрыв
Печалью человечьей
Мне
Дальний голос
Предков
Прокричит.
Осенней ночью
Тоненькой струною
Порвется жизнь.
Душа моя
Сгорит
И полетит
Над миром и страною
Печальным светом,
Как метеорит.
Личности Михаила Сопина, огромной и тяжкой судьбе, стоящей за его плечами, было тесно в небольшой провинциальной Вологде. Я очень люблю свой город, но знаю и такие его черты, как консерватизм, инертность, неповоротливость физическую и умственную. Недаром, приехав в Вологду, поэт долго присматривался к городу, искал в нём точки опоры, находя их поначалу лишь в старине:
Эту инертность можно преодолеть только ценой невероятных усилий, положив на борьбу с нею всю жизнь и здоровье, а этого-то у Михаила Сопина как раз не было, да он и не собирался ни с кем и ни с чем бороться. Жизнь и здоровье у него отняли война и государственная машина, а не Родина. Его поэзия – это всегда разговор с Родиной о своей судьбе и о современниках:
Гляди, душа –
В снежинках млечных лица,
Они во сне
Врачуют сны людей:
Богатым – рай,
Голодным – пища снится,
Толпе – волхвы,
Ущербным – блуд идей…
Такие мысли
На странице белой.
Пока пуста –
Ни света в ней, ни тьмы.
Убийц к ответу звать –
Пустое дело.
Все в нас самих.
Россия – это мы.
Разговор сложный, нелицеприятный, откровенный, прямой, вызывавший страх и неприятие у тех, от кого зависело, печатать стихи Михаила Сопина или не печатать, писать о его поэзии, или не писать. Многие годы поэт не получал достойного отклика на свою работу.
Стихи Михаила Сопина открыли мне, что он – человек без кожи, сплошная кровоточащая рана. Они укор нам всем, за то, что мы жили в таких условиях, в которых жить нельзя, терпели то, что терпеть нельзя. До сих пор молчим, не думаем, не видим и не слышим. Наверное, это ещё одна причина, по которой его замалчивали. Кто же захочет признаваться в своей трусости и несостоятельности. Ах, премудрые мы пескари! Прячемся по норкам, а потом жалуемся, что все вокруг не так и не то. А Михаил Сопин кричал от боли за себя и за нас:
В мире президентов и бомжей,
Прочих вилл
И хрупких этажей,
В мире полуночной тишины
Ветер
Необъявленной
Войны…
Михаил Сопин считал, что основной признак поэзии состоит в способности лечить. Сказал – избыл внутренний груз. Он врачевал стихами свою душу и наши души. Врачевал, наращивая новую кожу из горьких слов, метких строк и стихов, бьющих по щекам. А мы не поняли, что это горькое лекарство лечит, а не только будоражит душу и не даёт ей покоя. Кроме этой новой кожи он создавал что-то ещё - не материальное, неосязаемое, что соединяет нас сегодняшних с ним и друг с другом. Это что-то воспринимается нами на уровне искусства и культуры, на уровне экологии человека, в которой он только и может жить. Поэтому Михаил Сопин, большой русский поэт, может быть причислен к сонму поэтов, писателей и учёных, которые своим созидательным трудом защищают и сохраняют нашу Родину, как национальную целостность. Я горжусь, что жила в одно время с Поэтом.
Михаил СОПИН
СПЕЛЫЙ ДОЖДЬ
Поэтическая биография
УДК 821.161.1Р(470.12)(092)
ББК 83.3(2=Рус)6-8Сопин
Издание осуществлено при поддержке
Департамента культуры и охраны объектов
культурного наследия Вологодской области
Благодарю за помощь в издании этой книги творческие
и общественные организации Вологодской области,
а также первого заместителя Губернатора Вологодской области
И.А. Позднякова, Департамент культуры и охраны объектов
культурного наследия Вологодской области,
журналистов А.А. Колосова и А.К. Сальникова, М.А. Браславского,
заслуженную артистку России Е.Н. Распутько.
Татьяна Сопина
Сопин, М. Н.
С64 Спелый дождь: поэтическая биография / Михаил Сопин; сост.,
авт. коммент. Т. П. Сопина. – Вологда, 2011.– 272с.: ил.
ISBN 978-5-905437-10-6
Всю свою жизнь поэт Михаил Сопин говорил от имени детей военного по-
коления - тех, кого сначала калечила война, а потом добивала государствен-
ная система. Кто «не дополз, упал, не додышал», кто не должен был выжить...
Основой настоящего издания послужила книга Михаила и Татьяны Сопиных
«Пока живешь, душа, люби!». – Humanity for Chernobyl, 2006.
УДК 821.161.1Р(470.12)(092)
ББК 83.3(2=Рус)6-8Сопин
© Сопина Т. П., 2011
ISBN 978-5-905437-10-6
© Колосов А. А., фото на обложке, 2011
ВЫЗОВ СУДЬБЕ
О поэте рассказывает Татьяна Сопина
ВСТУПЛЕНИЕ
В 1967 году я была при-
нята младшим литератур-
ным сотрудником идеоло-
гического отдела газеты
«Молодая гвардия» Перм-
ского обкома ВЛКСМ. В
это же время я переписы-
заключённым
одного из северных перм-
ских лагерей. Иногда он
присылал стихи. Тематика
обычная для заключённых,
но какая выразительность!
Я загинул до срока
Клеверинкой у ржи.
Чёрный во поле колос,
Меня удержи...
Весной 1968 года наш редактор ушел в отпуск, заместителем назначи-
ли сотрудника, к которому я могла обратиться с просьбой. Я попросила
дать мне неделю «без содержания», чтобы выбраться на Cевер и увидеть
Зачем без содержания? Я тебе подпишу командировку.
Но это - лагерь. Маловероятно, что будет материал для газеты.
И не надо. Этот материал у тебя «не получится». Может же что-то у
журналиста не получиться!
Так я выехала по командировке на поселение Глубинное Чердынского
района, что имело многозначительные последствия.
Роковым оказалось слово «командировка». Дело в том, что как только на-
чалась зона, с меня не спускали глаз, приставляли охрану, рассказывая,
какие ужасы могут приключиться: изнасилуют, убьют и прочее. Когда я,
наконец, добралась до Глубинного, поселили в гостевой административной
Охранник ходил за нами по пятам до вечера. Но он был обыкновенным
призывником. Михаил отозвал его в сторону, тихо побеседовал. Может
быть, солдату даже стало стыдно... И он оставил нас в покое.
Когда мы остались вдвоем, Миша сказал:
Они боялись выпустить тебя из поля зрения не потому, что опасно. И
конвой здесь не положен - это же не лагерь, а поселение. Они не за тебя, а
ТЕБЯ боятся как представителя прессы. Вдруг увидишь то, что НЕ НАДО
ИМ... Тут у нас много чего можно увидеть и узнать. Тебе надо приезжать
просто как «женщина к мужчине», и тогда всем будет все равно.
Впоследствии я так и делала. Когда у Михаила закончился срок, мы
поженились.
Рассказывать о нравах тех мест можно много, но сегодня речь о стихах.
ЖЁЛТЫЕ ТЕТРАДИ
Первые тетради со стихами не сохрани-
лись: зная, что отберут перед отправкой на
сать не запрещалось, но тетради могли быть
украдены, погибнуть при пьяной казармен-
ной драке...
Когда мы познакомились, Михаилу было
37 лет. Писал он в общих тетрадях в клеточ-
ку, и первое, что попросил:
Увези отсюда мои тетради.
Впоследствии пересылал их по почте.
Я начала разбираться и поняла, насколько это трудно. Бисерный по-
черк в каждую строку, карандашный текст на пожелтевших страницах
местами полустерся. Величайшая экономия бумаги - на одной странице
по два столбика. Только в одном месте я нашла несколько страниц днев-
никовых записей в прозе, но тут же всё обрывалось. Было очевидно, что
По структуре стихи казались похожими: длинное «разгонное» начало,
и вдруг (обычно концовка) - поражающее. Как будто автор долго проби-
рался через дебри, чтобы уяснить для самого себя какой-то очень важный
смысл... Со временем я поняла: чтобы выяснить, стоящее ли это стихо-
творение, надо сразу заглянуть в конец. Но иногда хотелось задержаться
на строчках и посередине:
Я хотел бы забыться
От всего и от всех,
Я хотел бы забиться
В березняк, словно снег...
На моих глазах он очень быстро рос профессионально. Что для меня
несомненно - лагерные тетради заслуживают отдельного издания. И та-
кая попытка была предпринята в Перми. Михаил был ещё в заключении,
когда я сделала выписки удачных стихов и строчек - получился вырази-
тельный сборник с неповторимым лицом.
В свёрнутом виде здесь были почти все основные мотивы последующе-
го творчества Сопина («А около - тенью саженной былое, как пёс на цепи»,
«Тысячелетья стих мой на колени ни перед кем не встанет, словно раб...»).
Прорывается и такое: «...На душу всей страны России мой путь упрёком
горьким упадет». Но это именно лишь УПРЁК, до обвинительной позиции
еще далеко. В эти и несколько последующих лет ему будет ближе рубцов-
ское: «Россия, Русь! Храни себя, храни...», присягание Родине в верности,
объяснение ей в любви.
В сохранившихся тетрадях подъём приходится на конец 1968 года. Это
был какой-то взрыв творческих удач, стихи текут на едином дыхании,
ярко, на высокой нравственной и эмоциональной волне. Знаю читателей,
которые этот цикл по искренности и напряжённости считают лучшим в
творчестве Михаила Сопина. Так ставить вопрос - что лучше? - навер-
ное, нельзя. Поэт был в поиске всю жизнь, и в каждый творческий период
были свои удачи. А понять его можно только прожив - мысленно - вместе
с ним его жизнь.
Конечно, о публикациях мы и не мечтали, но знакомый физик сделал
ксерокопии, и они ходили по рукам.
Остановимся только на одном стихотворении - «Не сказывай, не сказы-
вай...» Поражает звукопись, музыкальность (внутренняя рифма почти по
всей строке), чёткий ритмический рисунок. Аллитерация: ст, ск, внутри
стихотворения словно что-то постоянно стучит - и только в конце понима-
ешь, что это «дом колотит ставнями». Напомним, что у автора за плечами
всего десять классов заочной лагерной школы.
Не сказывай, не сказывай...
Печаль ЮГоЮ Газовой ГлаЗА ЗАпеленала...,
Про[стая ли], про[стая ли]
Твоя кручина разве,
Когда слезинки [стаяли]...
Весь свет поСТЫЛ и [СТАЛ не мил] -
и после всего этого распева - смысловая концовка, как удар:
И дом колотит ставнями, как по щекам ладони.
(Миша очень любил редкое и красивое слово «юга». Когда я спросила его
Что это, он пояснил: что-то вроде степного марева. Потом я к этому слову
В двух словах не расскажешь. Бед и несправедливостей, выпавших на его долю, хватило бы на десятерых. Отец был арестован в 1938-м, затем выпущен, но вскоре скончался. В десять лет, оказавшись в районе Харькова и Курска, Михаил стал свидетелем и соучастником самой неприкрашенной военной правды – боев, отступления, оккупации. Прибился к действующим частям, дошел с ними до Потсдама, вернулся на родину. После войны работал в совхозе, порой беспризорничал. Конфликт в армии стоил ему «волчьего» военного билета. Первый срок получил в 49-м, второй – в 55-м. Отсидел 15 лет от звонка до звонка. В заключении познакомился с молодой пермской журналисткой, с которой связал свою судьбу после освобождения. (Татьяна Петровна Сопина и сегодня посвящает себя творчеству мужа – разбирает архивы, издает сборники, выступает на поэтических вечерах).
С 1970 г. жил в Перми, затем в Вологде, работал сантехником, грузчиком, разнорабочим. В 1985-м выпустил первую книгу стихов. В 1990-м потерял старшего сына Глеба, который погиб во время срочной службы в армии. Скончался в 2004-м. Похоронен в Вологде.
Поэзия Михаила Сопина не оставалась неизменной на протяжении его жизни. Самые светлые его стихи, как ни странно, написаны в лагере, на поселении – в них жива надежда на счастливое будущее после выхода на свободу. Однако вскоре пришло осознание, что настоящей свободы в нашем обществе нет и быть не может. Упреки в адрес неразумной и бесчестной власти постепенно сменяются осмыслением того, что главные беды коренятся в сознании самого человека – «гомо советикуса». С годами поэт всё чаще обращается к военным и лагерным воспоминаниям, выступает от имени загубленного поколения «детей войны», солдат, заключенных.
Стремление говорить правду, какой бы горькой она ни была, привело к тому, что Михаил Сопин не стал «своим» ни для патриотов, ни для либералов, ни для славянофилов, ни для западников, ни для «ястребов», ни для пацифистов. В свое время его творчество поддержали Виктор Астафьев и Вадим Кожинов, однако этой поддержки было недостаточно для широкого признания. Сопин и его стихи всегда были «неудобными» - не только для действующей власти, но порой и для самого читателя. Они и сегодня читаются непросто, требуют большой внутренней работы.
В 2006 году в Чикаго вышла наиболее полная книга Михаила Сопина «Пока живешь, душа, люби!..» Стихотворения из нее мне пришлось разбить на три части, которые, как мне кажется, отражают основные этапы жизни и творчества Михаила Сопина. Первую часть предлагаю вашему вниманию. Продолжение следует.
* * *
Есть в душе моей такая рана -
Может, много, жизнь, еще шагнем -
Только знаю: поздно или рано
Полыхнет, как в полночи огнем.
И сгорит - без углей и без пепла,
Без сифонов и без кочерег,
То, что столько лет и жгло, и крепло,
То, что столько в жизни я берег:
И любовь, и горечь, и обманы,
Колос чувств и долгий голод в нем...
Есть в душе моей такая рана,
Что когда-то полыхнет огнем.
* * *
Ветряки пламенели
От червонного
Цвета заката.
Мужики собирались
И пели –
До стыни в груди!
Про зозулю-кукушку,
Что летела
Над отчею хатой...
Как лихих запорожцев
Атаман Дорошенко водил...
Пахло осенью терпко.
И возраста не было в теле.
Жизнь была еще вечностью.
Сердце не знало тоски.
Над осенними вербами
Птицы летели,
Летели,
В чистом небе вечернем
На степь развернув косяки.
Закачалась земля.
А потом
В тишине
Кто-то просто
«Умираю...» - сказал.
(Я скорее прочел по губам).
Разбегались стада.
Табуны торопились по просу.
Начиналась война.
Счет иной
Открывала судьба.
Пахло гарью и горечью
Поле под Красной Яругой.
Крестокрылые
Небо взорвали,
Мою тишину.
А потом
Много жизней
Пройду я,
Сомкнув круг за кругом.
Гляну в зеркало.
Вздрогну.
И сам от себя отшатнусь.
Ни седоков,
Ни окриков погони –
Видений бег?
Сквозь лунный хуторок
В ночное поле
Скачут,
Скачут кони
В ночное поле.
В призрачность дорог.
Вбирает даль,
Распахнутая настежь,
Безумный бег,
Срывающийся всхлип.
Им несть числа!
Ночной единой масти
Исход коней
С трагической земли.
Багровый свет –
То знаменье иль знамя?
Предвестный свет
Грядущего огня...
Я жив еще
И до конца не знаю,
Как это все
Пройдет через меня.
ПЕХОТА
…За сто шагов до поворота,
Где Ворскла делает дугу,
Далекой осенью
Пехота
С землей
Смешалась на бегу.
И стала тихой и свободной,
Уйдя в прилужья и поля
Сырой земли
С преградой водной
У деревеньки Тополя.
Подбило память серой льдиной:
Я не хозяин здесь, не гость.
За все-про все –
Надел родимой,
Земли моей
Досталась горсть.
* * *
Живых из живых
Вырывали без списков осколки.
И вечностью было –
До третьих дожить кочетов.
Мы шли в неизвестность
На год, на мгновенье, на сколько?
Живые с убитых
Снимали в дорогу кто что.
В большом лиховее
Достаточно малого блага:
Ладони в колени,
Свернуться, в скирду завалясь.
И грела живого
Пробитая пулей телага,
Так нынче - уверен –
Не греют тузов соболя.
И снилась не бойня,
Не трасс пулеметных качели:
Мне - кони с цветами в зубах,
Их несла половодьем весна.
О сколько ж их было
В судьбе моей,
Страшных кочевий!
И видевших сны,
И не вставших из вечного сна...
КОРОВА
Дым ползет от хвороста сырого,
Виснет на кустах невдалеке.
Бабкина пятнистая корова
Тащит в дождь меня на поводке.
Листика коричневого орден
Прилепился на ее губу,
И слезинки катятся по морде
За мою сиротскую судьбу.
Я гляжу надуманно-сурово
И в который раз, кривя душой,
Говорю ей: «Ты не плачь, корова,
Ты не плачь... Я вырасту большой!
И тогда ходить тебе не надо,
В вымокшее поле глаз кося,
Да и мне в колдобинах не падать,
В сапогах солдатских грязь меся».
ХЛЕБ
Поле,
Полюшко послевоенное...
Как ни бейся,
Как слезы ни лей,
Тощих речек
Иссохшими венами
Не могли
Напоить
Мы полей.
Век от веку,
Родные,
Как водится,
Вам нельзя
Уставать и болеть!
Дорогие мои богородицы,
Берегини российских полей...
Слезы вдовьи
Везде одинаковы.
Но тогда,
Когда бился народ,
Вы по-русски,
Особенно плакали,
На сто лет выгорая вперед.
Шаг за шагом,
Без крика-безумия
На валек налегали вдвоем...
До сих пор
Под железными зубьями
Разбивается сердце мое.
Бороздою
И пристяжью пройдено -
Тот не знает,
Кому не пришлось.
Не познав
Родословную Родины,
Не поймешь
Родословную слез.
* * *
За все, что выстрадал когда-то,
За все, чего понять не мог,
Две тени-
Зека и солдата-
За мной шагают
Вдоль дорог.
После боев
Святых и правых
Молитву позднюю творю:
Следы моих сапог кровавых
Видны –
Носками к алтарю.
Есть в запоздалом разговоре,
Есть смысл:
За каждый век и год,
Пока не выкричится в горе,
Пока не выплачется в горе,
Любя, душа не запоет.
* * *
Звон погребальный
Над родимым кровом
Опухшим,
Заметенным добела.
Зачем я
Новой ложью зачарован,
Пытаясь заглушить колокола?
Дымов и вьюг кочевья – на Воронеж...
А над селом – безбрежность воронья!
Зачем ты, память,
Стон души хоронишь,
Во мне, живом, былое хороня?
Не сожжена свеча!
Стакан не поднят...
Романтика –
Особый род вины.
Опомнись, помолись:
Они уходят,
Уходят
Последние солдаты
Той войны:
Идут через норильские ухабы
В безмолвное ничто
Издалека
Последние
Солдатские этапы,
Безвестные
Советские
Зека.
* * *
Нас гваздали будни и беды
И лозунгов диких вранье
За множество лет до Победы
И столько же – после нее.
Без слов, без гранат, без атаки,
Вслепую – какая там связь! –
Ложились под бомбы и танки,
Российской землей становясь.
Над нами
По росту, по ГОСТу
Шеренги чеканят шаги.
Живых вопрошают погосты:
«Россия! Над нами – враги?
Чья форма на них, чьи медали?
Не видно сквозь тяжесть земли...
Скажи, чтобы здесь не топтали,
Скажи, чтобы в нас не плевали.
Мы сделали все, что могли».
* * *
Упаду, упаду,
Поцелую родимый порог.
Мне не стыдно:
Пусть слезы бегут,
Запекаясь в пыли.
Я прополз на коленях
Последние дюймы дорог,
Хоронясь от прохожих,
Чтоб спрятать,
Как сердце болит.
Мне сочувствий не надо,
Потому что от них тяжелей,
Чем от ран на коленях,
Рассаженных о голыши.
Моя жизнь подсказала,
Что мир не способен жалеть.
Хоронюсь же затем,
Что мне некуда больше спешить.
Я хотел одного лишь -
«Мы входили в жизнь без идеологических шор, с широко распахнутыми глазами от бомб 1941 года. Мои откровения не давались мне через лозунги и декреты. Всегда через личные потери, через страдания. Мы искали в правителе высшего судию, а находили в рабе палача. Мы жаждали от сильного покровительства, а находили в слабом садиста. Мы искали в незнакомом друга, а находили в кровном врага... Мы собачьими глазами просили у общества участливой нежности, а общество обеспечивало нас ненавистью по высшей категории. Материнскую ласку, друга, любимую, свободу, пайку и махорку нам годами заменяла ненависть. Так было до тех пор, пока я однажды не увидел, что ненависть плачет беспомощными слезами... Почему? Потому что наша ненависть являла собой бессмысленную, щенячью форму самозащиты, рассчитанной на милосердие, от обнаженной общественной дикости. Мы входили в мир без идеологических шор и уходим из жизни без политических иллюзий. Именно это укрепляет меня в убежденности: рано или поздно, при мне это произойдет или без меня, если ненависть способна заплакать покаянными слезами, Родина неизбежно обретет человеческий облик. Так думаю. Над этим работаю».
М. Сопин, «Обугленные веком».
В 1932 году семья Сопиных бежала от голода в Харьков. Отец – испытатель танков на Харьковском танковом заводе, в годы репрессий арестован, перед войной выпущен и почти сразу умер от скоротечного распада легких. Мать – рабочая. В семье было трое детей.
В сорок первом Михаил уходил из Харькова в колонне беженцев. Пережил оккупацию в Ломном – бои шли не только в окрестностях села, но и прямо у них во дворе. Вместе с бабушкой оказывал посильную помощь раненым, в 1942 году выводил из окружения бойцов Красной Армии. У него на руках умер младший братишка, погибали друзья. После Курской битвы самовольно ушёл в действующую армию. Вместе с армией генерала К.С. Москаленко дошел до Потсдама, где танковыми частями был принят «сыном полка». Впечатления этих лет преследовали Михаила всю жизнь – наиболее полно он выразил их уже в зрелом возрасте, в 70-е – 80-е годы.
В послевоенный период трудился в колхозе, в Харькове закончил ремесленное училище, вместе с матерью работал на заводе токарем.
В первый раз был арестован за хранение оружия, отбывал срок на строительстве котлована канала Волго-Дон. Вторично – по Сталинскому Указу от 4.06.47. Срок в 15 лет отбывал в Пермских северных лагерях.
В лагере закончил заочно десятилетку, немного учительствовал (по вечерам, без отрыва от основной трудовой деятельности – разнорабочим). Там же, в лагерях, начал всерьёз писать стихи.
По отбытии срока переехал в Пермь. Трудился сантехником, имел семью, двух сыновей. Но его не печатали. В отчаянии обратился к известному критику В.В. Кожинову, и тот Михаила поддержал, но оказалось: для того, чтобы пожелания превратились в действие, нужно переехать в Вологду.
В Вологде получил поддержку местной писательской организации. В 1985 году в Северо-Западном книжном издательстве (Архангельск) вышел его первый сборник «Предвестный свет», в дальнейшем – сборники «Судьбы моей поле» (Москва), «Смещение» (Северо-Западное книжное издательство), «Обугленные веком» (Вологда), «Девяносто третий год» (Москва), «Молитвы времени разлома» (Череповец), «Свобода – тягостная ноша» (Вологда). С 1991 года – член Союза писателей СССР, который почти сразу превратился в Союз писателей России.
М.Н. Сопин публиковался в коллективных сборниках «Гордость и горечь» (Москва, 1990), «У северных широт» (Москва, 1987), «Антология «Русского Глобуса» – Чикаго, 2009), в журналах «Наш современник», «Новый мир», «Москва», «Юность», «Север», «Подъём», «Лад» и других. Опубликован в альманахе «Академия поэзии» (2005 год), в поэтическом сборнике, посвящённом 65-летию Победы «Шрамы на сердце» (издательство «Красная звезда», 2010), в учебном и научно-популярном издании «Земля Белгородская в годы Великой Отечественной войны 1941-1945» (2011).
Только перечень книжных, журнальных и газетных публикаций Михаила Сопина занимает 15 страниц. Тем не менее, большей частью его наследие остаётся неизвестным.
В 1990 году семью постигло несчастье: погиб в армии старший сын Глеб, 19-ти лет. Его книга русского комикса «Четвёртое измерение, или приключения Красной шестерёнки, «храброго» предводителя триунэсов» издана родителями и друзьями уже после смерти. Младший сын Петр закончил Вологодское музыкальное училище, Петрозаводскую консерваторию и ныне работает в симфоническом оркестре «Классика» Санкт-Петербурга.
Уже после смерти имя Михаила Сопина стало приобретать значительное звучание в стране и за рубежом. В настоящее время его стихи и публикации об авторе появились, не считая Вологодской области, в Москве, Архангельске, Белгороде, Харькове, Запорожье, Екатеринбурге, Перми, Казани, Воронеже, США, Великобритании, Израиле, на различных сайтах в Интернете. В 2006 году в Чикаго вышла совместная книга Михаила и Татьяны Сопиных «Пока живёшь, душа, люби!..». К 80-летию поэта в 2011 году на основе этого сборника в Вологде издана книга «Спелый дождь», наиболее полно отражающая творчество Михаила Сопина.
лет лишения свободы. Пересмотру эта судимость не подлежала.
Вот что пишет по этому поводу в статье «Уголовное право как феномен культуры»
(«Известия высших учебных заведений», 02.03.1992) М.С. Гринберг:
«Важным элементом обеспечения экономических интересов тоталитарной системы
был принудительный бесплатный или малообеспеченный труд. Он обеспечивался отчасти
трудом заключенных, а массовые репрессии служили источником пополнения».
В 1962 году вышел новый Уголовный Кодекс, в связи с чем Указ потерял силу, а Ми-
хаил продолжал отбывать срок до 1970 года. «От звоночка до звоночка…» – горько по-
вторял он, шагая по комнате, незадолго до смерти.
Сколько их было, таких осужденных, - сотни тысяч? Миллионы? Считал ли кто-ни-
После смерти Миши я сделала попытку отыскать его уголовное дело в архиве МВД
Пермской области. При содействии Вологодской писательской организации был сделан
запрос. Имя такое нашли, а дело – нет: «Не сохранилось». Нет документа – нет проблем. И
понять, за что кого судили, уже невозможно. Виновны навечно…
Мы с Михаилом не раз рассуждали: его биография настолько уязвима, что ее можно
подавать с самых разных позиций, и все будет правда. Захочешь осудить - уголовник, ал-
коголик, шизофреник, трудовая книжка раздута от бесчисленных перемен мест работы. И
в то же время - поэт, философ, интереснейший собеседник, политпротестант, все дети от
общения с ним в восторге.
Вникать в психологию заключенных мне приходилось в силу обстоятельств. Я неод-
нократно ездила на поселение, дружба с бывшими арестантами продолжалась в Перми и
Вологде. Горько констатировать: ни у одного из них не сложилась счастливо судьба на во-
ле, хотя нарушений закона они больше не допускали. В самом Михаиле достаточно долго
оставались неизжитыми черты, скажем так, не наилучшие для семейного быта (это прояв-
лялось только в нетрезвом виде). Многолетнее обесчеловечивание накладывало отпеча-
ток. Миша мне говорил:
Никому не посоветую выходить замуж за наших. Среди них нет того, кто способен
составить семейное счастье.
Вот такая жесткая оценка.
(Моя пермская подруга была замужем за Мишиным другом по имени Леха-Алексей.
Когда-то он был осужден за воровство. Зарок проститься с пороком дал себе еще в лагере
и выполнил его в течение своей недлинной жизни (погиб от алкоголизма). Но мужем он
был - никаким. В течение многих лет отученный от понятий семьи, так и остался где-то
между зоной и мнимой свободой).
Я спрашивала:
Миша, а ты?
Я нетипичный.
В отличие от многих других, он был способен к самосовершенствованию, к диалек-
тическому мышлению.
Мишель, - растерянно говорил ему Леха, - ты же только вчера говорил одно, а сего-
дня другое. Ты где настоящий?
(Леха смотрел на Мишу снизу вверх. Он любил друга и знал наизусть его стихи, был
готов преданно следовать за ним куда угодно, но не успевал «поворачивать». Леха по при-
роде был догматиком).
И вчера, и сегодня, - отвечал Миша. - Я ищу.
(...Прочитывая рецензии под стихами мужа на сайте «Стихи.Ру», я время от времени
встречала реплики: «Михаил Николаевич, а почему вы все время врете? Вы где настоя-
щий?» - и тут же вспоминала Леху).
Но главное, что спасало Мишу от обычной судьбы освобожденного после столь дли-
тельного срока заключения - стихи. Еще в Перми я поняла, что у него бывает только два
состояния. Первое - Миша трудоустроен, получает какие-то деньги, но я их практически
не вижу, потому что они все равно пропиваются. И второе - Миша в очередной раз уво-
лился с работы, устроился на диване в маленькой комнате, курит и пишет. Трезвый, варит
борщ и поет под гитару, прекрасный отец. Естественно, что я постепенно приходила к
выводу: пусть лучше пишет. Но тут возникали мои родственники:
Как ты можешь терпеть тунеядца? При двух детях - и не работает!
Он работает, - отвечала я. - Даже больше, чем я. Пишет стихи.
Да разве это работа? Он ничего за них не получает!
Он в этом не виноват. Откуда вы взяли, что при социализме человек получает по
Отношения с родственниками шли на разрыв...
По-своему «мудро» рассуждала подруга:
К мужу надо относиться как к столу. Вот он стоит посреди комнаты… если не
очень мешает, ну и пусть стоит. Тебе от него ничего не надо, но авось пригодится. Выбро-
сить всегда успеешь.
Я же знала, что без меня, без детей, к которым Миша очень привязан, он погибнет,
сопьется и я первая этого себе не прощу. Дети - тоже…
Конечно же, Миша мучился унижением - тем, что нет настоящего заработка, не
Он внутренне распрямился. А это сказалось на всем.
Над белой бездной бытия –
Глаза, глаза...
Живых и бывших.
Читаю ли,
Молюсь ли я:
Прости, земля,
Меня убивших.
Кипит снегами полынья,
Бьет по лицу, по синей коже –
Стоит над тундрой
Тень моя,
На сорок лет
Меня моложе.
Услышь своих, Россия, не отпетых,
Кто не дополз, упал, не додышал.
У демагога - чистая анкета.
Моя - в грязи истории душа.
За всех послушай исповедь мою.
Чуть гарью потянуло –
Мы в строю:
В лесах, в забоях,
Всем напастям вровень
Твои, земля, изгойные, встают,
Чтоб биться до последней капли крови.
Гонимо ль, стыло, голодно ли, минно –
Там мы, уродцы, голытьба, шпана.
К отвергнутым
Закон не шел с повинной.
То бьет нас ужас тыла, то война.
Кто чист - в легенды.
Мы - в глухие были.
Все стройки коммунизма –
Наш дебют.
Нацисты не дожгли и не добили –
Простой расчет:
Свои своих добьют.
Пустое –
Запоздало разбираться,
Умершее, безмолвное будить.
Нас не было,
Обугленного братства.
Нас не было.
Победный свет, гряди!
Ликуй, народ:
«Чужой земли ни пяди!»
А мы под марши
Завершим свой круг.
Пусть никогда
Не вспоминают дяди,
Как нам ломали
Наказанья ради
Со смаком
Кисти рук.
Будь проклят
Век, родители и мы,
Наручники, безумие тюрьмы:
Садистские дознания в подвале,
Где не было мучениям конца,
Где к милости напрасной не взывали,
Под сапогами лопаясь, сердца.
В глуши лесной или на Зуб-горе
В барачные оконца лагерей
Бьет ханавей*. Хоронит ханавей
Твоих, земля,
Увечных сыновей.
* Ханавей - состояние обреченности (из лексикона заключенных северных лагерей).
Бейте, ходики жизни напрасной,
Чтоб в багровом закате
Над Трассой
Мог я вспомнить,
Как гуси летят...
Небо в сине-свинцовой полуде.
Отплясал артбуран, отплясал.
И летят через майский полудень
«Брат-цы, брат-цы...»
Рукав опустелый
Мнет солдат -
Нет другой, про запас?
«Пей, славяне, за правое дело,
Пей, душ-ша мир-ровая, за нас!»
Мировой океан одиночек
Пил-бурлил у черты роковой.
И слезу утирал пулеметчик
Госпитальным пустым рукавом.
Смех. Объятия. Слезы.
Все было...
Босячье, что с пути сорвалось,
На распутьях глубинного тыла
Принимала земля, как отброс.
Возвращались солдаты степенно
Загрузка...
